Пользуясь случаем, делюсь рецензией, которую написал на этот текст один из моих любимых комментаторов, D.Smith. Ворнинг - содержит СПОЙЛЕРЫ!
09.07.2015 в 21:50
Пишет D.Smith:Название: Бдение
Автор: Адино
читать дальшеОсобый шарм этого текста в том, что обеим эпохам, как и порожденным ими героям – в равной степени дается слово. Пред читателем предстает век восемнадцатый – брат-близнец рубежа наших девятнадцатого-двадцатого столетий с характерными для него не лишенными авантюрной жилки изыскателями, торопящимися дать оставшимся на карте или на страницах истории белым пятнам свои имена. За три столетия до буйства прогресса техники и жажды знаний плетутся интриги, спешно создаются и тут же распадаются альянсы, в бряцании парадного оружия помимо отголосков блестящих побед на поле брани звучат томные ноты лэ, а в шелесте шелков нарядов прекрасных дам чуткое ухо ловит нежные признания. Две разные эпохи породили две пары героев.
Казалось бы, Рейнаро уготована жизнь в тени, скромный титул и перечеркнутый по диагонали герб – всего лишь рожденный у ступеней трона бастард, пусть и плод всепоглощающей страсти, а не случайной интрижки. Однако в судьбе внука внезапно решил принять участие венценосный дед; если уж благие намерения могут привести в ад, чего ожидать от омерзительных методов, положивших начало веренице таинственных и трагических событий. В отчаянном желании Рейнаро заглянуть в комнату умирающей пророчицы дабы взглянуть на Тень видится детская непосредственность и неуемная любознательность, и только позже понимаешь, что бесстрашие мальчишки подпитывалось и тем, что рядом с Аской находилось и самое главное в глазах любого ребенка божество.
Последнее пророчество Аски, впоследствии десятки раз переиначенное истинными и мнимыми очевидцами, обрывается в роковой момент, словно нити судьбы, сплетшей паутину для чудом оказавшихся в одном месте людей, превратились в сети, поймавшие самые важные слова. Пророчество звучит предельно конкретно и зловеще; в нем нет ничего от витиеватых иносказаний знаменитых катренов, которые проще было истолковать уже после наступления предсказанного события, однако почему-то записанный современниками текст подвергался многократным исправлениям. По мере развития истории задаешься вопросом, не были ли «правки» вызваны не столько традиционной склонностью приукрасить и исказить, но и вполне четким стремлением по-иному расставить акценты, умолчать о предопределенности некоторых событий. В жарко натопленной комнате, пропитанной дыханием скорой смерти, начала прорастать червоточина в людских душах; оборвавший одну жизнь удар меча забрал многие жизни, обрек страну на междоусобицу, протянул липкие волокна гнили на столетия вперед. Тот роковой день отразился даже на столь неуловимо тонкой и необоримо прочной материи, как вера в высших существ.
В образе Витолду проскальзывает что-то неуловимое от Хуаны Безумной и Влада Цепеша. Любовь, приковавшая наследного принца к Аделе, воистину безумна; его обращение к толпящимся в храме придворным сродни приветственным словам боярам господаря Валахии – Витолду исторгает из себя презрение, горечь, застарелую ненависть, ожидание предательского удара в спину и угрозу нанести удар первым. Сцена венчания в равной степени кошмарна неприглядным ликом богато убранной новобрачной – не удостоившаяся королевских почестей при жизни молодая вдова в посмертии получила страшную пародию на них – и расчетливым святотатством Витолду. Он слишком далеко зашел в желании последний раз плюнуть на могилу избежавшего возмездия вероломного родителя. Тень укрыла Рамиро от правосудия сына, и Тень же возвратила долг, подарив стране мертворожденного наследника. Кощунственная сцена пополнила виденное и пережитое прежде, но если подросший Рейнаро превратился в острого на язык и скорого на кулак богохульника, неся свой свет вовне, то Александр, напротив, сосредоточился на невидимом глазу.
Мы знакомимся с Рейнаро со слов Стефана, изрядно предубежденного к принцу за его приятную взгляду внешность, дерзкий нрав, воинские успехи, безоглядную любовь соотечественников, нетривиальную историю жизни и еще более странное исчезновение. Однако постепенно, по мере Поиска, замечаешь за любовно отредактированным прошедшими веками и усилиями хроникеров образом подлинную личность Крылатого, необычного не только своим вхождением в королевскую семью. Рано лишившийся матери и так и не познавший отцовской любви мальчишка искал душевного тепла у чужих по крови людей, прозрев в самый последний момент, когда невозможно было повернуть вспять.
Метаморфозы Александра, вначале повествования прямого и верного как двуручный меч, с некоторого момента становятся очевидными, заставляя усомниться в бескорыстии променявшего рыцарские шпоры на рясу священнослужителя. Затеявший реформацию культа Четверых – а по сути низвергнув древних богов – и объединив четыре ипостаси в одном божестве, не удостоившемся изображения, Александр осуществил революцию в умах и сердцах, некоторое время думалось, что бескровную. Прихожан Единого Бога проще контролировать, их помыслы легче направлять в нужное русло, ну а такой удобный пунктик обновленной религии, как невидимость божества, позволяет заместить опустевшие барельефы и рассыпающиеся от времени статуи благостным ликом плавно уводящего верующих от следования дремучим верованиям полуязыческих предков праведника. Зерно сомнения в нестяжательстве Александра и чистоте его помыслов прорастало с первых слов о слиянии образов рыцаря и реформатора – уж больно чужеродно смотрелся персонаж в роли светоча истины, а потому его роль отступника и предателя, опосредовано обагрившего руки кровью, не вызвала удивления.
Печально, что у не дававшей покоя хроникерам на протяжении трехсот лет тайны оказалась столь страшная и горькая разгадка. Еще печальнее, что молва и летописцы, не забывая о Крылатом и не приглушая его яркой привлекательности, наперебой превозносили фальшивые добродетели мерзавца, у которого серая гниль съела не слабую плоть, а прогнившее нутро. Так иногда и бывает – герои могут забыться, а подлецы удостоятся почитания как образчики добродетели.
Герои прогрессивной эпохи самоходных дилижансов и паромобилей не менее колоритны, чем унифицировавший религию трасманский рыцарь и бесследно пропавший альесский принц. Стефан чужд сантиментов, амбициозен и даже в некоторой степени эгоцентричен. Но, справедливости ради – хоть ему и «выпал» Бдящий, озабоченный распутыванием хитросплетений судьбы не находящегося в фаворе у Стефана Рейнаро – ученый идет по петляющему меж стран следу с упорством, пылом и ненасытностью, делающими ему честь. У Стефана цепкий пытливый ум; он эрудирован, смекалист, ехиден и ироничен, с легкостью втирается в доверие к людям не своего круга, с пользой и фантазией эксплуатируя поверхностные знания по нелюбимым дисциплинам. Одно то, что повстречав в лесу вышагнувшую из ствола дерева призрачную даму, Стефан не ударился в бегство, лихорадочно размахивая руками и оглашая окрестности нечленораздельными воплями, а устремился следом за призраком, значительно повышает его котировки в моих глазах. Подобная любознательность не может не пленять.
Наперсницу Стефана и напарницу по оттачиванию мастерства изящного злословия в рамках эпистолярного жанра, Диану, хочется назвать покровительницей охоты за знаниями и славой. Очень привлекательный персонаж – своим остроумием и аналитическими способностями, нежеланием оставаться статистом в изыскании, отчасти инициированном ее состоянием и деятельным характером. Ее эмансипация не выглядит эпатажем; ее увлеченная пикировка со Стефаном не раз и не два заставляла улыбнуться ирридирующему юмору, изысканным остротам и отсутствию предписываемого великосветской даме ханжества. Описание слепка фрагмента Крылатого – интересно, воспарившего к небесам или клонящегося к земле? – достойный ответ на упоминание благоухающего продуктами конской жизнедеятельности гадательного слепка. И все же мой безусловный фаворит – эпитафия из уст Стефана на бесславную кончину констебля Конрада.
Еще одна изюминка текста, наряду с сочными, тонкими и увлекательными описаниями обеих эпох, в которых разворачивается действо, и самими персонажами, вызывающими богатую палитру эмоций и, что немаловажно, заставляющими изменить свое первоначальное впечатление о некоторых из них по мере раскрытия характеров и появления предубежденности, или, напротив, симпатии – это созданный автором интересный культ Четверых. Представительство в пантеоне поделено поровну между полами; за каждым божеством закреплено благоволение какому-то одному качеству, одной выбранной стезе. Хотя у мужчин остается большая свобода выбора покровителя. Однако на закате жизни Тень принимает в свои объятия и поклоняющихся приходящей с годами мудрости, и превозносящих воинскую доблесть, и избравших кроткий путь хранительницы очага и дарительницы жизни. Несмотря на изображение Тени в образе костлявой старухи как символа увядания, она приходит и к дожившим до глубокой старости, и ушедшим во цвете лет. В какой-то мере Тень можно назвать универсальным божеством, но я склонна рассматривать ее не только как аллегорию сумерек жизни, но и как покровительницу тайн, не предназначенных для неподготовленных обывателей.
Еще интереснее упоминание и Стефаном, и Александром о существовании раннего культа, не успевшего придать божествам антропоморфный облик. При этом подчеркнутая «очевидцем» отталкивающая наружность Тени воспринимается как должное – невольно срабатывают стереотипы, предписывающие облечь дыхание загробного мира в максимально неприятную форму, – однако символы плодородия или мудрости (оставляя в стороне силу, которую можно обозвать «апофеозом войны») трудно вообразить в полузверином облике зловещих сущностей, требующих кровавых жертвоприношений. И потому Александра хочется уличить в намеренном сгущении красок и очернении существующей религии. С легкостью принимая тезис о гротескном подлинном облике Тени, я невольно поймала себя на мысли, что чудовищное снаружи необязательно должно оказаться злобным и кровожадным внутри.
Очень понравилась концепция последовательного прохождения отлетающей души через четверо Врат, за каждым из которых теряется что-то от прежней жизни, пока ее отголоски не сотрутся из души бесследно. Как я понимаю, самые первые Врата находятся в ведении Яри, отсекая осиротевшее тело, Врата Памяти – по-видимому, врата Старца, – нивелируют весь накопленный опыт взлетов и падений, третьи Врата, посвященные Воину, уничтожают волю и силу духа, ну а ведущие в посмертие Невозвратные Врата лишают надежды на возрождение прежней сущности. Хотя, если задуматься, возвращение невозможно с любого отрезка пути, отделяющего мир умерших от мира живых. Но, как показали дальнейшие события, к вящей радости и ликованию читателя, окончательность смерти обратима.
Описанный ритуал создания Бездушного оставляет опустевшую телесную оболочку без проблесков собственной воли, без капли разума. В чем-то такое рукотворное создание схоже с понятием одержимости, когда практически неуязвимое физически существо, оскверненное подобие полноценной личности, со временем утрачивает даже человеческий облик, превращаясь в лишенную чувств и рассудка марионетку, продолжение чужой погрязшей во мраке воли.
Разгадка подлинной сущности Бдящего, с легкой руки и языка без кости окрещенного «Сычиком», приходила постепенно. Первое, на что обратила внимание – упомянутое Стефаном заявление Королевского исторического общества о том, что сутью Поиска Ночных Сыщиков является не исторического событие, а бытие конкретного человека. Пусть сходство с неупокоенным духом, привязанным к земной юдоли до успешного завершения дела всей его жизни, более чем поверхностное, крупицы подозрения, почему повторяется жизненный путь Рейнаро и что значит каждый шаг для нематериального, но думающего и чувствующего создания – присутствовали. На какое-то время из поля зрения выпал момент, что Стефан, наблюдающий в компании Сычика роковые события у смертного одра Аски, увидел подлинный облик Тени, сокрытый ото всех телесно присутствовавших в той комнате за исключением малолетнего Рейнаро. Исследовательский пыл Стефана увлек, на время уводя от разгадки, но позже сам ученый, в письме Диане высказав предположение, что ему повстречался «птенец» Бдящего, заставил присмотреться к тому, что Сычик прибавляет не только в размерах и словарном запасе, но и в человечности: происходящие с ним изменения явно выходят за рамки простого накопления и интерпретации информации. В расточающем куртуазные любезности Сычике чудится что-то старомодно галантное. Кроме того, четкая последовательность реперных точек маршрута Поиска, и отказ, минуя места незапомнившихся истории событий, перенестись сразу к финалу жизненного пути Крылатого, наталкивают на мысль, что Поиск носит не чисто созерцательно-познавательный характер. На некоторые нюансы, безусловно, обращаешь внимание едва ли в финале истории – дерзкие налеты Сычика на кошек (лишенному возможности носиться на резвом андалузце Крылатому дарованы настоящие крылья, а удаль осталась прежняя) и пролога, авторство которого ошибочно приписываешь неугомонному ученному.
Эта история превращает читателя в добровольного и счастливого своей участью пленника, еще долго после переворота последней страницы не отпуская на волю, заставляя прокручивать в памяти события и их нюансы, перебирать факты, переживать тягучее послевкусие. Множество сплетенных в филигранный узор деталей, начиная от зловещего пророчества, вскользь оброненных фраз героев, постепенно открывающихся зрящими за Ночным Сыщиком подлинных событий, и заканчивая подозрением Дианы в адрес властей съедаемого серой гнилью городка. Для меня самым пронзительным моментом, затмившим сцену у отхода Аски в мир иной, описание необычайно яркого кошмара Рейнаро с его неожиданным отображением наяву, кошмарную сцену коронации Витолду, стал промежуток времени между прохождением Рейнаро первых и вторых Врат. Метания переживающей боль предательства души словно видишь воочию, скорбя по попранному доверию, скорее даже сыновней любви, опороченному телу и загубленной яркой, светлой по сути своей личности. И мне очень нравится посыл, что сгоревшее в пламени вторых Врат можно возродить, постепенно исцеляясь соседством жаждущего открытия давних тайн пытливого ума.
Несомненно, я буду перечитывать «Бдение» – чтобы еще раз улыбнуться утонченным остротам увлеченно переписывающихся друзей, подмечать детали, ускользнувшие при первом ознакомлении, окрашенном алчным желанием скорее вкусить роскошный сюжет и летящие строки, и пережить восхитительную радость восторжествовавшей справедливости.